Хотелось мне всего-навсего обзорно порассуждать о новой волне литературного процесса - "христианском фэнтези". Подумать, не являются ли книги о посмертной жизни души etc. профанацией, как многие не без резона полагают. Но возникли обстоятельства, резко поменявшие мое отношение к предмету. Со всеми своими спорными моментами - слава Богу, что христианское фэнтези появилось.

Итак, обзора не будет. Возьмем всего лишь одну фигуру новой волны, на сей момент безусловно лидирующую, и посмотрим, что стоит насупротив. Тут-то оно все и станет ясно.

Тема Православия в беллетристике активно представлена сейчас двумя именами. Это Юлия Вознесенская и Борис Акунин, и я всячески прошу прощения у Юлии Вознесенской за то, что вынуждена поставить ее с последним на одну доску. Два литератора пишут беллетристику о Православии, один изнутри, другой - извне. Для одного оно с прописной буквы, для другого - со строчной. Один "раскручивается", и успешно, безо всякой рекламы, у другого реклама изначально была больше тиражей. Об одном, невзирая на популярность и премированность, TV воды в рот набрало, другого популяризирует даже себе в убыток 1.

Дебютом Ю.Вознесенской на родине 2 явилась повесть "Мои посмертные приключения". Факт ее выхода значим как основополагающий камень при закладке нового жанра, но не более, и вот почему. Писатель относится к тому поколению, чей купный иронический портрет являет образ героини. Теперь, когда уровень религиозной просвещенности весьма поднялся, "Посмертные приключения" можно было бы счесть книгой устаревшей с момента написания. Это, впрочем, не так. Книга не устарела потому, что ровесники автора, носители мировоззрения 60-70 гг., ныне, слава Богу, живут и здравствуют, и вот их эта книга сейчас цепляет за живое. Например - среди них самое большее число интересантов НЛО. А Вознесенская их Серафимом Роузом по голове! Вот они и чешут шишку в задумчивости. Между тем у молодежи шишка не вскочит, бум НЛО их не затронул. "Посмертные приключения" чувствительно задевают болевые точки поколения ровесников автора, они с автором понятны друг другу, автор своего рода миссионер среди них.

Сказано выше насчет религиозной просвещенности. Умножиться-то она умножилась, но своеобразным образом. Если раньше один молодой человек, студент, из тысячи в лучшем случае, знал о Феофане Затворнике, то теперь мы насчитаем одного такого студента из, допустим, сотни. Но 99 сегодня не отличат паникадило от тропаря ровно так же, как не отличили бы 999 вчера. Так вот этот один из сотни сморщится на "Посмертные приключения": примитивно мол, все и так это знают. А 99, которые не знают, тем не менее за "Посмертные приключения" не ухватятся, НЕ НА ИХ ЯЗЫКЕ книга написана.

Если в "Посмертных приключениях" автор лишь спасает себя (читай, свое поколение), то в другой книге "Путь Кассандры, или Приключения с Макаронами" автор (и христианское фэнтези в его лице) переходит в наступление. Он начинает говорить на языке тех школьников-студентов, что религиозно не просвещены и безразличны. Именно поэтому мы и остановимся на "Приключениях с Макаронами" подробней.

Эта антиутопия - проекция сегодняшнего дня в недалекое будущее. Экология земли погублена, уровень жизни сильно сократившегося населения планеты катастрофически упал, технический прогресс продолжается. В результате человечество практически переселяется в усовершенствованный интернет, в виртуальный мир. Чахлая болезненная молодежь ждет не дождется, чтобы, оттрубив скучный день на работе, проглотив безвкусный паек, надеть наушники и уткнуться в экран компьютера, по тогдашнему "персоника". Там их ждет настоящая, с большой буквы, Реальность. Там они всемогущи и красивы, свободны и богаты, там у них есть друзья и любовь. Вне виртуального мира они носят убогую униформу, "гигиенично" бреют наголо голову, ютятся в крошечных каморках, не заводят ни дружб, ни романов. Ведь их физическая жизнь лишь жалкая тень роскошной виртуальной. Поэтому кому придет в голову заметить, что на смену обществу постхристианскому пришло общество Антихриста, что эвтаназия сделалась нормой, что плоть помечена особой кодовой печатью, без которой никак нельзя ни покупать, ни продавать. Есть где-то в горах небольшая кучка асоциальных элементов, "асов", которые из каких-то там религиозных соображений отказываются от персональной кодовой печати, ну дак ведь это несомненные психи.

Небольшой круг приближенных Антихриста втихую живет иначе. Они едят настоящую, не химическую, еду, любят наряды и вечеринки, физически красивы и сильны. Ну это уж, скажет читатель, совсем не похоже на наше время с его культом спорта и здоровья. Не поторопимся с выводами! Юные красотки и качки толпятся в рекламных роликах, а сок, который они пьют, называется почему-то "Рич". Кто богат? Вроде бы - сок богат витаминами, но по тайной подоплеке "вот именно этот сок пьют богатые", загорелые посетители фитнесс клубов и манежей, хлебай именно его, если хочешь сопричесться к ним. Реклама тонко чувствует тенденции. Десять лет назад персональный компьютер был приметой богатого юноши, а абонемент в бассейн мог иметь юноша вовсе даже бедный. Нынче бассейн стал пошикарнее и подороже, а билет в него сделался большим свидетельством статуса, чем компьютер. Через десять лет "персоник" встанет в любую лачугу, станет дешевле новых штанов, а футбольный мяч на день рождения будет царским подарком. Так что тут писатель весьма прозорлив, ловит то, что в нашу эпоху поклонения Златому Тельцу еще не столь явно, как станет в грядущую за ней эпоху Антихриста.

Но при всей христианской идеологии антиутопия Вознесенской не удалась бы, если бы не удачная формула сюжета, не просто удачная, а удачная на редкость. Более пятисот страниц писатель держит читателя в напряжении, заставляя решать курьезную задачку. Чего ради любящая бабушка рискует жизнью единственной внучки, посылая ту добывать на черном рынке натуральные макароны? Уж не такая бабушка и гурманка. Во всяком случае внучка ей дороже любых макарон, даже старинные печатные книги ей этих макарон несомненно дороже, а расплачивается бабушка за макароны как раз ими, любимыми книгами. Потихоньку выясняется, что нужны бабушке макароны не для себя, а для "отчаянно нуждающихся в них" асоциальных монахинь. Но почему макароны? Разгадка бьет наповал, как всегда бывает с хорошей загадкой. Да как же я сам не догадался, ведь ясно как день! Но самостоятельно читатель тем не менее не догадывается. Вот это мы и можем назвать идеальной сюжетной формулой. Такие удачи редки, и они, как всякая штучная вещь, на порядок превосходят стандартный сюжетный двигатель, детективный вопрос "кто убийца". Не стану, конечно, приводить тут саму формулу сюжета, к чему лишать читателя того удовольствия, которое получила сама.

Даже первые страницы книги начинаются с описания виртуального "рыцарского" пространства, очень похожего на те, в которые уже уткнули носы сегодняшние недоросли. Так что раскрыв книгу, недоросль ее уже не отложит, предпочтет модному детективу, из которого он также может почерпнуть сегодня "религиозные" представления, вот только совсем иные.

Да, это я уже об Акунине. О его, так сказать "православной" серии в первую очередь.

Как всякий конъюнктурщик, Акунин обладает превосходно развитым обонянием. Он первый поймал два витавшие в еще перестроечном воздухе общественных запроса: образ положительного жандарма и образ положительного духовного лица. И принялся резво выполнять социальный заказ. Но еле успел литератор на выполнении этого заказа приподняться, как персонажи пошли чудить и вырываться из рук. Очень уж суть заказа противуречила сути исполнителя. С Фандорина патриотический макияж стерся романа за три. Сложнее дело обстоит с владыкой Митрофанием и монахиней Пелагией. В первом романе "проекта", надо сказать, автор настоящего отношения к христианству не выказывает: ограничивается тем, что резво строит сюжет, присыпая его экзотикой. Но весьма скоро автору вспадает на ум слегка просветить этого самого читателя.

Вот, каким интересным образом обсуждается вопрос об отношении христианства к самоубийству.

"- А если кому жизненная ноша совсем невмоготу оказалась? Если у человека непереносимое горе, или мучительная болезнь, или истязают его палачи, к предательству понуждают? Таким тоже прощения нет?

- Нет, - сурово ответил Митрофаний. - А вопросы твои - от малой веры. Господь знает, кому такие испытания по силе, и сверх меры ни одну душу не испытывает. Если же и пошлет тяжкую муку, то, стало быть, душа эта особенно крепкая, по крепости и экзамен. Таковы все святые великомученики. Никто из них истязаний не устрашился, рук на себя не наложил".

Вроде бы и поспорить не с чем, не так ли? Погодим, то-то будет дальше.

" - Так то святые, их один на миллион. И потом, как с теми быть, кто себя погубил не из страха или слабости, а ради своих ближних? Вы вот, помню, из газеты читали про капитана парохода, который при крушении свое место в шлюпке другому уступил и через это вместе с кораблем на дно пошел. Восхищались им и хвалили.

- Восхищался, как гражданин земного мира. А как духовное лицо, обязанное печься о бессмертии души, осуждаю и скорблю".

Каков архиерей, утверждающий, что ради спасения души христианину надо выкидывать из шлюпки другого человека, своего подопечного к тому же? Вообще-то так спасают не душу, а шкуру.

"- Так-так, - блеснула острым взглядом инокиня и нанесла архиерею удар, который британцы назвали бы неспортивным. - Ивана Сусанина, что ради спасения августейшей династии, добровольно под польские сабли пошел, вы тоже осуждаете?

- Иван Сусанин, быть может, надеялся, что в последний миг сумеет от врагов в лес убежать".

Какую ахинею дальше порет "архиерей", мы, пожалуй, цитировать не станем. Всякому, имеющему мало-мальское представление о христианстве ясно, что ни воинов, идущих в бой, ни Ивана Сусанина, ни римских мучеников, идущих на арену безо всякой надежды на побег, в самоубийцы записать никак невозможно. Но не стоит переворачивать страницы с этими глупостями, задумаемся на минуту. Что, неужели Акунин взаправду имеет такие дремучие представления об учении Церкви?

Конечно, нет. Сам он достаточно образован, проще говоря, он знает, что несет полный бред. Тогда зачем? А вот затем, что девять из десяти недорослей (молодежная аудитория охотней всего потребляет детективы) глупей и темней его. Вот они-то и должны запомнить между делом, что христианство - религия трусов и шкурников.

Механизм же отработан со времен язычества, подмазан во времена воинствующего атеизма. Запомните все, что христиане поклоняются ослиной голове и едят младенцев.

Цитата из Вознесенской:

"Брать монастырь сразу не станут. Знаешь, как они это делали с другими монастырями? Сначала они посылали в монастырь разведчиков. Потом появлялись репортеры с камерами и снимали для новостей "абсолютно достоверные документальные кадры", чтобы показать, какие монахи тунеядцы, извращенцы и изверги".

Такой вот "репортер с камерой" и есть Акунин в стенах нашей литературы. Но зачем же так обострять, притягивать за уши? Почему литератор не имеет права быть материалистом?

Да потому, что материалистов не бывает. Материализм - это маска, за которой всегда скрывается не слишком приглядная физиогномия. Я утверждала это еще в ту пору, когда Акунин маски не снял.

Он косил под материалиста, здорово косил, впору Александру Беляеву позавидовать. Монахи живут на особо благочестивом таком острове, откуда очень быстро возносятся к небесным сферам. ("Пелагия и черный монах") А потом выяснятся, что привидевшийся святому огненный столп был метеоритом, падение которого породило радиацию, а от радиации и мрут монахи. Ну прямо не сюжет, а альманах "Спутник атеиста"! Все двадцатые годы так фантастику писали.

Однако ж в романе "Пелагия и красный петух" материализм сброшен как маскарадное домино. К этому романцу нам придется присмотреться довольно обстоятельно, увы. И еще раз увы, поскольку я литератор, а не ассенизатор, и мне страх как хочется пройти мимо сцен с выкалыванием глаз у молодых девушек, сцен с вышибанием мозга и выскакиванием глазных яблок, описаний оргий садистов-гомосексуалистов, коллекционирующих женские гениталии и прочих сифилисно-клозетно-прозекторских прелестей этой изысканной прозы. Единожды я уже все сказала, как мне представлялось, о творчестве Б.Акунина 3. Многие тогда говорили, что я-де неправа, не коммунист он и не русофоб, просто такая вот у него странная любовь к отчизне. Но что толку в подтверждении временем моей правоты, когда зловонная субстанция продолжает хлестать из прорванных труб общественного сознания. Приходится вновь вспоминать о социальном долге литератора. Экой пафос! Ничего, Достоевский Федор Михайлович сим долгом не брезговал, не почитал себя слишком нежным для столь грубой сферы. Не будем и мы, грешные, бояться марать ручки.

Итак, в каком направлении наш талант прогрессировал дальше?

Весьма сомнительна дерзновенность Михаила Булгакова с его попыткой "собственного" евангелия. Но нужно вспомнить и о том, что по тем временам само обращение к теме Христа было подвигом души. Сегодня нам легко разбираться с еретической компонентой книги, но Булгаков вполне мог получить свои девять граммов свинца в затылок. То, что нравственный путь Булгакова почти всегда обрывается безднами заблуждений - трагедия большой личности. Но теперь, в наше время вседозволенности лавры Булгакова не дают покоя Акунину... Лавры Булгакова? О, нет. Акунин уже спутал один раз Сомерсета Моэма с миссис Форрестер, вот и теперь путает Булгакова с его опереточным Воландом. Ниже это будет доказано, а покуда поглядим, чему нас учит обновленный Акунинский "Христос".

"Про церковь я сказал ему, что ее вовсе не нужно. И попов не нужно. Всякий должен свой путь пройти сам, и поводырем может стать любой хороший человек, а иногда даже и плохой, такое тоже бывает. И что это за ремесло такое - поп? Еще неизвестно, сам-то он хороший человек или нет. И почему только мужчины могут быть попами? Разве женщины не добрее и не самоотверженнее мужчин?

А про Бога я сказал прокуратору, что это раньше, в прежние времена, Он был очень нужен, чтобы внушать людям Божий страх. Как в семье: пока ребенок маленький и сам хорошее от дурного отличить не может, родитель должен на него воздействовать страхом наказания. Но за две тысячи лет человечество подросло, гнева Божьего бояться перестало, и теперь нужно по-другому. Не оглядываться на грозного Вседержителя, а вслушиваться в собственную душу. Там Бог, в душе, а не на небе, не на облаке".

Налицо вся эрфуртская программа "Церкви Эволюции", которой единственно оставляет место в обществе будущего Вознесенская. Такие идейки и привели к тому, что мы видим на месте разрытого до основанья Католицизма: камня на камне не осталось в переносном смысле от догматики, литургической культуры, аскетики, эстетики. Камня на камне не осталось в прямом смысле от "реставрированных" храмов: алтари сломаны и выброшены на помойку, иногда вместе с мощами, введена языческая форма амфитеатров, разрушенные акустические пропорции восполнены шипением микрофонов. Католицизм выеден изнутри протестантскими идеологами как целая на вид головка сыра - мышами. Не воспринято от протестантов пока только одно - гомосексуальные церковные браки и действительно женщины-священницы. Но все еще впереди, в прекрасном недалеке.

А Православие еще живо, пусть ослабленное неединством, пусть местами поврежденное от еретических веяний, но литургии Иоанна Златоуста, в отличие от литургии Григория Двоеслова, еще никто не отменил.

Подходящая цитата из Вознесенской:

"Вскоре Россия вообще отделилась от всей планеты и стала жить в эгоистической самодостаточности, пользуясь огромностью своей территории и численностью населения; в то время, как цивилизованные люди планеты уже давно ограничили рождаемость, русские, следуя канонам своей дикой религии, рожали всех зачатых детей. <...> Бабушка утверждает, что Стену воздвигло Мировое правительство сразу после окончания войны, опасаясь возвращения массы европейских беженцев из России. Конечно, их возвращение было нежелательно для мирового сообщества, поскольку возвращенцы несли с собой религиозную заразу Православия".

Покуда Россия еще не отгорожена, надо создать незримую стену отчуждения вокруг ее духовных ценностей. Надо, чтобы все представители прогрессивного человечества, в том числе и прогрессирующая над детективами молодежь, поверили в то, что явись Христос вновь, православная Церковь с православными властями пошлет на охоту за Ним "опричников"-убийц, ибо между Православием и Христом нету ничего общего, второй первому только помеха. Извратило Православие Христово ученье, спасибо Акунин все подправил.

Еще цитата, теперь из автора детективов, о котором у нас речь впереди.

"Мир сошел с ума, ничего не поделаешь. Мир сдвинулся по фазе и пребывает в ожидании Библии-2, автором которой непременно станет Аглая. Только она, и никто другой. Ей не нужны соавторы: ни Матфей, ни Марк, ни Лука, ни Иоанн. И вообще, лучшее, что она может предложить престарелым заслуженным евангелистам, - это воскресные визиты к ним, в Дом ветеранов сцены (кто бы мог подумать - у этого заведения существуют квоты на престарелых писак)..."

В то время, как один детективщик, описывая детективщика же, полагает остроумной возможность написания между детективами альтернативных "евангелий", между тем, как другой детективщик сам такое "евангелие" выдает на гора. Не перебор ли? Отчего в воздухе витает идея получения нового откровения от мастеров самого "отстоя" литературы? Да не странно, причастие сатанистов - не фигурально а буквально - дерьмо.

А я говорю о сатанизме, и не надо вешать мне на уши право каждого "художника" на свое "творческое видение". Они меня не трогают, нечего и мне их обижать, я пусть как хочу пишу, и они как хотят. Они меня обижают, очень даже.

"Даже старичок-апостол Петр выглядел бы в ней куда естественнее. Если бы, конечно, сбрил бороду, забросил в ближайшие кусты орешника ключи от Царствия Небесного и, задрав тунику, ринулся в погоню за автографом Аглаи".

Ну экая же я примитивная, не понимаю высокохудожественной иронии, они так вот утонченно по-гамлетовски шутят, а я все за чистую монету, всерьез. Установить, что ли, на могиле родителей Акунина писсуар, это будет такая вот тонкая гамлетовская шутка над превратностями бытия.

Щас, поймут они такой юмор. Это только им, либералам, можно гадить на чужие святыни. Мы обязаны их святыни уважать. Хотя они весьма затруднятся с ответом, что именно смогут представить к уважению.

Процитированная выше детективщица известна как Виктория Платова. Как и у Акунина, это имя-пустышка, псевдоним. По большому счету все детективщики - Казимиры Алмазовы. Эта безымянная деваха 4 значительно талантливее Акунина. Богатству ее ассоциативного мышления впору позавидовать. Детективы ее, тем не менее, плохи. Не все узлы развязываются, часть ходов забывается по дороге, финалы грешат натяжками. Тут все ясно: она хотела бы, и еще недавно могла бы писать действительно яркие книги, не привязанные к тупой схеме "кто убил". И талант, брошенный на прокрустово ложе крупноиздательской политики, мстит: модный стиль временами переходит в беснование. Простенькое мировоззрение, но как нынче ко двору: а щедрую мы превратим в транжиру, а пухленькая скоро лопнет с жиру, кокетливую мы объявим шлюхой, а средних лет мы назовем старухой 5. Иногда писательница словно спохватывается и пытается продекларировать какие-то простые человеческие ценности: какие-то например маленькие города в августе с запахом айвы и беременными женщинами. Но если можно глумиться над Апостолом Петром, так никто не мешает обозвать и беременную женщину каким-нибудь "чехлом гиперболизированного сперматозоида". Таким образом выходит, что святыней модного литератора предстает лишь то, что в данный момент ему отчего-то не захотелось оборжать. Но в следующую минуту угол зрения сменится. Святынь-то на предъявление нету. Даже родительские могилы не святыня, поскольку Акунина или Платову никто не рожал.

Не раз и не два доводилось мне оказываться вот в какой коллизии. Стоит сказать, например, что безнравственно называть беспорядок в комнате "Хиросимой", либо что в конце XIX века девушка ну никак не может путешествовать по Волге на пароходе в шортах, открывающих ляжки 6, (это все опять же Акунин осчастливил), как собеседник прерывает тебя снисходительной репликой: "Ну это же постмодернизм". Интонация всегда одинаковая: ты, де, дура непродвинутая 7, правил игры не знаешь. Не продвинутая, не знаю, всякий раз прошу разъяснить, почему постмодернизм освобождает от морали и стыда за невежество. И вот ведь что интересно, кроме многозначительного мычания я еще ни разу ничего в ответ не добилась.

А вот недавно было. Похваливши язвительную статью, один редактор заметил, что в конце "слишком пафосно", надо бы переписать поироничнее, а то "сейчас это не воспринимают". Эмоции, кстати, были не такие уж и патетические, просто нормальные эмоции наделенного какими-то еще чувствами, кроме чувства юмора, существа. Но чувство юмора должно быть в наши дни единственным чувством литератора.

И давненько я все пыталась и не могла вспомнить, что брезжит в детской памяти, когда речь заходит о "постмодернизме". Так вон же оно!

"У них нет Закона. У них нет своего языка, одни только краденые слова, которые они перенимают у других, когда подслушивают и подсматривают, и подстерегают, сидя на деревьях. Их обычаи - не наши обычаи. Они живут без вожака. Они ни о чем не помнят. Они болтают и хвастают, будто они великий народ и задумали великие дела в Джунглях, но вот упадет орех, и они уже смеются и все позабыли".

Более точного портрета постмодернистского бомонда не сыскать. Вот только не надо думать, что "постмодернизм", который я далее стану называть попросту стёбом, нов под луной. За историю литературы человеки не раз и не два принимались швыряться банановыми корками. Но литература продолжается только потому, что всегда наступает момент, когда от фиглярства как образа жизни общество безумно устает. Устает гримасничать, скакать с оголенным задом. И на смену "Декамеронам" приходят Кальдероны, можно и ближе поискать. Общество следит, завороженное, восторженное, за скоком петрушки Вольтера, но в жизнь того же поколения приходят романтики. И читатель, тот же читатель, что вчера ржал над тошнотворным Кандидом, сегодня льет слезы над "Аталой". Глядишь - ноздря в ноздрю идут похабные "Опасные связи" и "Вертер" с почти бесплотной Лоттой, Лоттой ангелом, Лоттой умницей, Лоттой любительницей Клопштока и любимицей детей. Но если тот же читатель не пожимает плечами и не говорит: вот дурак-то, не сумел бабу в койку затащить, а вместе с героем, затаив дыхание, наблюдает как прелестная юная особа наделяет из своих ручек хлебом ораву сестренок и братишек, значит пакостник Шедерло отстает, спотыкается, потерялся из виду, да был ли он? Мы - хуже зверей, которые всегда помнят Закон Джунглей, мы уподобляемся иногда Бандар-Логам, они, как глупого малыша Маугли, иногда втягивают нас в свои игры, но все же навсегда нас убедить в правоте Дарвина им не удается. Даст Бог, не удастся и на сей раз. Хотя сейчас сезон швырянья банановыми корками еще не закрыт, ох, не закрыт. Оставим же эту байку, что можно "творить" единовременно и людям и Бандар-Логам. Можно, но только очень короткое время, покуда одни не перебороли других. Высокие чувства и стёб рядом не живут.

Следует набраться мужества и признать, что перед "постмодернистами" мы беззащитней беззащитного. Наша беззащитность как раз и обусловлена нашим имуществом: Верой, Отечеством, Историей. Когда над этим глумятся, нам больно. Мы - заложники своего достояния. А в силу упомянутого выше отсутствия святынь у "постмодернистов" нам и бить-то в ответ некуда. У того, кто не ощущает боли, в драке всегда преимущество. (Единственная надежда, что болевая нечувствительность не означает неистребимости...) А признав и поняв, что в выигрышном положении - они, надо тем не менее делать свое дело - без трусливой оглядки на гримасы.

Иногда тени чернухи, к сожалению, сквозят и у Вознесенской. Ну вот нельзя изображать положительную героиню на унитазе, нельзя и все. Такой жесткий бытописатель, как Маргарет Митчелл, посвящая страницы описанию страшной армейской беды - дезинтерии, умудряется не показать героев испражняющимися. Никакая в ретираде не реалистичность, одна гадость. Что ж, Вознесенская и Акунин - дети одной культуры и плюс-минус одного времени. Вопрос в том, кто куда из него вышел и насколько далеко ушел.

Но мы слишком далеко отошли от "Пелагии". Пора обратно, к прозекторскому столу, разбираться с тем, отчего псевдонимизированный кадавер резво бегает, когда по всем Божеским законам ему положено лежать и гнить.

Пелагия с петухом мне кое-что прояснила. По предыдущим произведениям мне казалось, что Акунин просто подвержен той разновидности мозговой истерии, в которую довольно часто погружаются слишком резвые борцы с "антисемитизмом". Банально, но всегда жутковато, когда поиск "антисемитов" приводит к полному распадению разума. Вспомним, хотя бы, как незабвенный Рыбаков куролесит на эту тему в "Детях Арбата". Два парня, молодых здоровых лба, совершенно страшно глумятся над беззащитным стариком-лагерником за то, что тот в раздражении отпустил в адрес одного из них "антисемитское" замечание, на самом деле довольно безобидное. Господи Боже, да если бы меня старик-еврей, выживший в Аушвице, обозвал бы в приливе желчи какой-нибудь "презренной гойкой" или "белокурой бестией", я бы даже не обиделась! Человек столько выстрадал, что ж я, нелюдь, что не стерплю всего лишь худого слова? (Замечу в скобках, что свою позицию озвучиваю не в качестве примера высокой нравственности. На мой взгляд это позиция любого не скорбного рассудком существа). И уж тем более не пришло бы мне в голову бить старика и угрожать ему. Но меня до сих пор в дрожь бросает (ведь ясно, что Рыбаков из жизни эпизодик-то пишет, если не свои то какого приятеля юношеские воспоминания...), как вспомню невообразимо гнусный мат - ни из под какого забора до меня такого мата не доносилось, как со страницы популярной книги - из уст интеллигентного москвича - положительного героя. "Ребята, я пошутил!" - в испуге кричит старик. "Последний раз шутил, падла!"- теснят его в угол юные отморозки. И Рыбаков не только не понимает, какую мерзость описывает, он искренне убежден, что всякий "приличный человек" должен сей сцене сочувствовать.

Или опять же, сошедший на нет к сороковнику журналист Шушарин, несостоявшийся медиевист, печатно обзывает Лосева "заурядным антисемитом" и "выводит" Лосева "за рамки мировой культуры". Хоть бы на секунду задуматься, кто я, Шушарин, такой, и кто был Лосев, чтобы меня ставить к нему в выводящие? Куда там, комизм ситуации ему невнятен, он в истерии, соображать уже нет возможности.

Механизмом подобной истерии я и объясняла идею романа "Статский советник". Террористы - евреи, объекты террора - русские. Но ведь сделать хоть в какой-то позиции евреев отрицательными, это уже "антисемитизм", что для "приличного человека", ясен день, недопустимо. Вот и вышел после советской власти романец с положительными революционерами и подлыми царскими сатрапами.

Ан нет! "Пелагия" показала, что, оказывается, не всякий еврей для Акунина хорош. Так что мозговая истерия тут не при чем, он вообще не истерик, а человек с холодным носом. Но забегаю вперед. Меня и раньше настораживало, как это для юдофила могут быть положительны исламские экстремисты. Нестыковочка. Вспоминался еврей Бабицкий, самозабвенно играющий на биваке в ладушки с басаевцами, но недоумение от этого только усиливалось. Но в "Пелагии" есть глава под названием "Шмулик - повелитель Вселенной". Насмешливое отношение автора к своему персонажу видно уже из названия. Шмулик этот - нищий паренек-ешиботник, мечтающий постичь тайные знания. С помощью же знаний он жаждет "взять на себя ответственность за все, что происходит на земле". Автора это забавляет. "Можете быть уверены, что, став повелителем Вселенной, Шмулик устроил бы в ней все самым отличным образом. Никто бы больше не воевал, потому, что всегда ведь можно друг с другом договориться". Что это? Быть может просто усмешка человека пожившего, "поскупевшего в желаньях" над дерзостью юности? Не вышучиванье, а добродушное подтрунивание? Минуточку. Начинается глава с такого пассажа: "Если бы Шмулик Мамзер знал, что никогда больше не увидит, как над светлым городом Ерушалаимом, да пребудет он вовеки, восходит солнце, то наверняка посмотрел бы на утреннее светило поласковей, а так лишь сощурился на круглую розовую плешь, высунувшуюся из-за Масличной горы, и пробурчал: "Чтоб ты уже лопнуло, проклятое". А кончается вот чем: "В цыплячьей грудке что-то пискнуло, и, когда Яков Михайлович (Это персонаж - "православный опричник" Е.Ч.) убрал руки, заморыш бесшумно сполз по стене. Раздутая от учености голова склонилась на плечо, и спаситель человечества приложился к народу своему" 8. Можно было б еще сказать, что "цыплячья грудка" и "заморыш" это видение жертвы убийцей, то уж "приложился к народу своему" - интонация несомненно авторская. Вы узнали развернутую цитату? Неужто еще нет? "Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус". Так что весь юмор главы про Шмулика сводится к тому, что "тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи". Очень смешно. Только смеется-то не Булгаков, а его опереточный Воланд, это не врача Булгакова отношение к человеку как к потешной таракашке, а отношение нечисти. Потому и было сказано выше, что Акунин опять попал впросак, опять, думая, что подражает большому писателю, уподобился его комическому персонажу.

Есть в главе про Шмулика и дополнительные юмористические обертоны, на особо приметливого гурмана. "Однажды на закате дня (он твердо знал, что это случится именно на закате) истина сама раскроется перед ним во всей своей прекрасной простоте, и он сможет произнести непроизносимое, услыхать неслышимое и увидеть невидимое". Но на закате дня к Шмулику вместо тайного знания приходит убийца, который мимоходом вышибает дух из "цыплячьей грудки". Вот потеха.

Мы даже обсуждать здесь не станем того, что убийцы детей, женщин, монахинь - православные государственники. Даже Столыпина убивают не еврейские бомбисты, а само Третье отделение, чтоб только на бедняжек свалить. И это, и то, что они охотятся за "Христом" - само собой разумеется, чего же ждать еще от "озверелого русофоба 9". Но что за странности с юдофилией, уже задавались мы. Да очень просто. Иудей-консерватор Акунину так же ненавистен, как православный. Потому реб Шафаревич выступает в книге таким же уродом, как архиерей Митрофаний. Детективщику дорого не еврейство как таковое, а деструктивная, разрушительная его часть. Не ешиботники, но комиссары. На рубеже позапрошлого и прошлого века либеральное еврейство было той питательной субстанцией, в которой революционные микробы множились со страшной силой. Из этой среды на нас вывалились маньяки-садисты Свердловы, Блюмкины, Бокии. На рубеже нашего и прошлого веков можно сколь угодно много спорить о том, хорошо ли влияет еврейская ментальность на культуру, но следует однозначно признать, что буквально человекоядческой прослойки в еврействе нет. Вирусом социальной деструкции еврейство отболело. А у кого вирус проснулся и разгулялся в наши дни? Вот то-то, что речь об исламском экстремизме. И террористы теперь они же. Бабицкие и Акунины, последыши еврейской деструкции, ненавистники созидания и традиции, льнут к чужому людоедству, подпитываются от него. Я думаю, сам Бабицкий пленным русским головы не отрезал. У него на это, выражаясь молодежным языком, клёпки бы не хватило, ему это своими руками слабо. Но не сомневаюсь - стоял рядышком, впивая с жадным любопытством, как импотент порнушку. Одряхлевшее зло льнет к молодому. Вот отсюда и это довольно-таки кощунственное для еврея лобызанье с боевичками, которое мы наблюдаем у Бабицкого, Новодворской и прочей Политковской. Это в жизни, в литературе - у Акунина.

Я не собираюсь никому навязывать свое мнение, я просто спрошу: чем или кем одержим человек, который инстинктивно ищет в людях деструктивного начала? Неужто материализмом?

На уровне сознательном, понятное дело, высокоэкзистенциальная постмодернистская творческая личность ни в Бога, ни в черта не верит 10. Но игры подсознания наружу лезут впечатляющим образом. Например, там, где Акунин пытается изобразить основателей Израиля. Вроде бы искренне хочется ему живописать поселенцев мужественными идеалистами. Но вместо мужественных идеалистов выходит компания тупых идиотов. Если не хуже. Возглавляет колонию романтический персонаж с кличкой Магеллан. Небольшой эпизод из жизни молодого человека. В России, когда будущие поселенцы только собирались в путь, некая эмансипатка публично порвала список волонтеров, обвинив Магеллана в мужском шовинизме. На это душка Магеллан ответил, что если она хочет равноправия, то он и поступит с ней, как поступил бы с мужчиной на ее месте. Затем опять же публично сломал ей одну руку, которой она порвала их драгоценные списки. А потом, не одновременно, а поочередно стало быть, сломал и вторую. Хорош Донсезар Дебазанович? Присутствующие евреи впечатлились настолько, что дали денег на поселение. Я бы полицию вызвала вместо денег. И Вы, читатель, в реальной жизни наберете "02", а не станете давать денег человеку, который ломает девушкам руки (даже десять раз с целью их научить уму-разуму). В книге может понравиться то, что никак не может, пока еще, слава Богу, понравиться в жизни. Но мы приучены верить не тому, что нам говорят, а тому, как нам это преподносят.

Помнит Акунин, что должен симпатизировать израильтянам, евреи все-таки. Но не получается. Характерно, кстати, что вместо примененного мною сейчас термина "поселенцы", детективщик употребляет словцо "коммунары". И строят они соответственно не "кибуц", а "коммуну". Между тем слово "кибуц", в отличие от "коммуны", для русского уха не скомпрометировано. Но батоно не может не подкрасить в красный цвет положительных персонажей. Известно, что строители первых кибуцев до маразма доходили в стремлении не иметь ничего своего. Но они отказывались от своей собственности, а не грабили-делили чужую. В отличие от тех, кто обрел в истории конечное право зваться "коммунарами". Не экспроприаторы поселенцы, нет на них этого. Понятно, что их портреты Акунину не даются. Эти люди - созидатели, пусть с оружием в руках. А хорошо описать созидателей ему не дано. Хоть сто лет ему бумагу изводить, выйдет лишь убогая карикатура. Потому, что настоящие его симпатии по другую сторону окопов.

И окопы эти выкопаны не только по Сальватерре. Война идет везде, "Война, целью которой может быть, и не является завоевание территории, но определенно является завоевание наших душ, ликвидация нашей свободы и нашей цивилизации. Она ищет уничтожения нашего образа жизни и смерти, того, как мы едим, пьем, одеваемся, развлекаемся, молимся или не молимся. Вы не понимаете или не хотите понять, что если мы не будем противостоять им, Джихад победит" - пишет яркая и яростная Ориана Фаллачи, чьей антиисламской публицистики у нас совсем не знают. С чего бы это? А вот с чего. "Ислам - вера незлая, хорошая", - кстати и некстати твердят персонажи Акунина, литературного лидера пятой колонны. Время Лоуренсов Аравийских миновало, заигрывание с исламом - ныне не благородное чудачество, а неплохой бизнес предателей древней иудео-христианской цивилизации. Потому, что идет война и гибнут люди, и только гиены могут делать вид, что они "выше этого", служат "чистому искусству".

Ориана Фаллачи принадлежит к поколению "шестидесятников", но в отличие от Юлии Вознесенской она не пришла к Богу и в зрелых летах, да и трудно было бы найти Бога в руинах католичества. Увы, эта восхитительная женщина-воительница не видит, что там, где европеец ценит христианство лишь за культурный вклад, такие как она - лишь редкое исключение. Христианские ценности с очень умеренным присутствием Бога либо вообще без оного для общей массы "теплых" европейцев не столь ценны, чтобы ради их спасения жертвовать жизнью. Если против орд фанатиков мы не выставим ратей готовых к мученичеству исповедников - поражение неизбежно.

Передовой отряд христианства - монашество. Сначала, надо признаться, мне показалось существенным изъяном "Приключений с макаронами" отсутствие образа деятельного священника. В самом деле, замкнутый в своих традиционных обязанностях священник был хорош для лучших времен, но во времена правления Антихриста его роль должна быть энергичнее. Да, конечно, христианам осталось лишь бежать в горы и молиться, но все же. Мог бы он и побольше пообщаться с Кассандрой, благо девушка оказалась в обители. Получилось, что она сама спасала монахинь, сама выжигала печать Антихриста, отсидела в лагере, пришла к вере - а священник только принимает ее исповедь и произносит в финале назидательную речь. Увы, отец Александр в "Приключениях с макаронами" - резонер из классицизма, персонаж решительно внесюжетный.

Но упрек, пусть справедливый, я беру назад. Хоть священник и не удался, но зато как великолепно выведены монахини! Безо всякой елейности, полускрытые покровом тайны, иногда через эстетически привлекательные зарисовки: "Вокруг газона шла широкая гравийная дорожка, а по ней прогуливались две необыкновенно стройные девушки в черных подрясниках и белых апостольниках: они шли медленно, величаво и просто, как две мирно беседующие юные королевы". А как отважно мать Евдокия гонит по скрытой водою дороге, показывая путь Кассандре! Нет, пожалуй, яркие образы монахов сейчас важнее.

Вот доказательство: "Преосвященному один за другим приснилось два сна.

Первый был сладостный.

Митрофаний узрел перед собою Господа Бога в виде некоего сияющего облака, и облако сказало ему звенящим голосом: "На что мне, архиерей, твои постные моления? На что мне монашество и монахи? Глупость одна и досада. Любите друг друга, человеки, муж жену, а жена мужа, вот и будет мне наилучшая от вас молитва"

.
Ну и вовсе не случайны от любителя "незлой хорошей веры ислама" такое ненавистничество к христианскому монашеству и молитве. Опять мне скажут, писатель имеет право так считать! А я повторю вслед за Орианой Фаллачи: пусть бы делали, что хотели, но они не успокоятся, покуда не заставят нас жить так же.

Зло меняет маски. Распознать его за ними можно только по ненависти к христианству, она неизменна. Маска "коммунизм" износилась, теперь вся сила зла сконцентрирована в маске "ислам". Да, я больше не прикрываюсь деликатным термином "исламский экстремизм". Я отдаю себе отчет в том, что живу в стране с исторически сложившейся частью мусульманского населения. Я не призываю убивать мусульман, чем отличаюсь от многих из них в их к нам отношении. Я за отчаянный прозелитизм в этой среде, за осторожность и контроль, за диалог недоверчивый и настороженный, с мечом закона наготове.

А еще я - за книги, способные встать между молодежью и детективной лавиной, селем, несущим камни и грязь 11. Я за "Приключения с макаронами" Вознесенской, которые у нас изданы, за "Короля" барона Распая 12, католика-традиционалиста и роялиста, выпустившего свою книгу лет пятнадцать назад крошечным тиражом в республиканской Франции, за "Короля", которого не то, что перевести и издать, на языке оригинала раздобыть невозможно, и который нам, русским, позарез сейчас нужен, больше чем французам, я чаю. А Карфаген должен быть разрушен.

Февраль-март 2004

 

Примечания:

1 Один тележурналист в ответ уронил: "Ну, это же во всем мире так - низкопробное самое популярное, взять хоть этого Поттера". А вот не будем! Поттер - коммерчески успешен. И никто на западе не стал бы ставить по нему второй фильм по факту провала первого. Между тем разрекламированный "Азазель" с треском и финансовыми потерями провалился. Тем не менее экранизируется второй фильм - при чем по самому филокоммунистическому и просто бездарному роману.

2 Писательница - из эмигрантов третьей волны, бывшая дисседентка.

3 См. "ФАС" №№ 47-48-49, 2000, статья "Смерть статуи Ахиллеса". Также на сайте www.chudinova.com.ru

4 По-привычке поставила сперва слово "дама". Но резануло фальшью. Разбитные постмодернистки "не леди", это бы и Ретт Батлер подтвердил.

5 Цитирую песенку неточно, по памяти.

6 Эпизод из Первой Мировой. Некий офицер, лежавший в госпитале, не сразу осознал новость о гибели друга, ибо сестра последнего навестила его в повергающем в полную оторопь наряде: "военная" цвета хаки юбка девушки открывала ... щиколотки! А это лет на двадцать позже акунинских пароходных вояжерок. Мне скажут, это такой остроумный фокус - перетащить побольше современных деталей в прошлое, добротные исторические романы "надоели". На самом деле те, кто пишет по шесть книг в год, желают прилагать как можно меньше труда, вот и вся суть литературного новаторства.

7 С младых ногтей не выношу этого слова. Только в восьмидесятые годы "продвинутыми" назывались ходоки в "астрал", а теперь - самые модные. Но словцо так и осталось прегадким.

8 Вообще для стёбных литераторов характерно развеселое отношение к человеческой смерти. Что ж, ведь Бандар-Логи тоже "швыряли мертвых обезьян где попало и напоказ всему Народу Джунглей".

9 Возврат цитаты.

10 Хотя как знать. Еврейские деструкторы были "Светловы" - понимай Люцеферыши, если я не ошибаюсь, в псевдониме Акунина по-японски зашифрована принадлежность Злу.

11 Просматривая собственную же публицистику, замечаю: раньше я не была таким врагом детектива. Сама, пожалуй, всегда знала, что писать их не стану, но по причине самолюбивой: этот жанр взлетел до абсолютных своих высот, сделав лишь шажок от колыбели. Сэр Артур Конан Дойл создал эталон - Шерлока Холмса. С той самой поры можно создавать лишь производные от эталона, подражательные либо контрастные, не важно. Но если кто хочет быть вторым по определению, одним из многих-многих вторых, на здоровье, думалось мне. Однако подряд по два-три рассказа о Шерлоке Холмсе не содержат убийств. "Голубой карбункул", "Вампир в Суссексе", "Союз рыжих" - сюжет есть, а трупов нету. Теперь даже "иронический" детектив не обходится без горы мертвых тел. Но ладно бы нас просто щекотали по низменным инстинктам, нам пытаются единовременно с этой щекоткой впарить идеи автора. А ведь это то же, что рисовать у стриптизерки на попе химические формулы - вдруг кто запомнит? Ясно же, что с трупом или стриптизом можно влить в один флакон только гадость. Поэтому я против "идейного" и "интеллектуального" детектива.

12 Коль скоро книга практически недоступна, сюжетную формулу на сей раз почитаю необходимым начертать. Современная Франция. По ее дорогам едут на мотоциклах три человека: глубокий старик, бывший епископ Реймса, ушедший на покой после Второго Ватикана, и близнецы подростки, сестра и брат. В брате-то как раз все дело. Зовут его Филипп Фарамонт, и он законный король. Куда они держат путь? В Реймс, но не напрямик. Они должны объехать страну, как и положено королю перед коронацией. Да, они собираются короновать Филиппа Фарамонта, но для чего? Неужели он намерен предъявлять современникам свои права на престол? О, нет, наши путники слишком трезво мыслят. Страна ничего не узнает о коронации. Тогда - зачем? Всего лишь затем, что у Франции Красы, некогда любимой дочери Святой Церкви, должен и сейчас быть свой предстоятель пред Господом, Его Помазанник. А иначе она погибнет. (Она и гибнет сейчас, ибо роман барона Распая -лишь дивный вымысел).
Старик, кстати похож на Mgr Lefebvre'а. Одна из самых сильных сцен в книге - бывший епископ Реймса понуждает действующего дать ему на одну ночь ключи от собора. Тот, прогрессист и модернист, по уши в либерально-гуманистических ценностях, узнав причину, сперва смотрит на предшественника как на умалишенного. Но вот конец разговора. Действующий епископ смущенно говорит: "Но ведь Вам, вероятно, нужен дьякон... Быть может, я..." - "Нет, сын мой, Вы принадлежите веку сему. Все, что Вы можете сделать - дать ключи".
Другая сцена, что произвела на меня особое впечатление. Филипп Фарамонт исцеляет наложением рук беспризорного мальчишку. А думаете легко современному все же школьнику, а не жителю блаженного Средневековья, поверить в то, что безо всяких аллегорий от твоих собственных рук исцелится золотуха?